В отцовском юношеском дневнике
есть много записей о Чистякове.
Старик уже хворал и умер вскоре,
но память о чудесном старике
отец хранил всю жизнь. Да и дневник
берег, я думаю, того лишь ради,
что в черной, чуть потрепанной тетради
с ним продолжал беседовать старик.
Вот записи. Июнь, июль и август
тринадцатого года. Боже мой!
Какая фантастическая давность!
Отцу — шестнадцать. Чистяков — живой.
И гибель Врубеля и смерть Серова
еще свежи. Над телом Льва Толстого
еще жужжит мух-журналистов рой.
Мир — накануне первой мировой.
Отец рисует в школе поощренья,
но Чистякова жаждет слышать мненье,
как рисовать, как жить, кем быть. И тот,
ученикам уж потерявший счет,
мальчишке дарит мысли, не скупится,
и с синими линейками страница
словами чистяковскими цветет.
Дневник мы прочитали после смерти
отца. А помню, я входил, как в церкви,
в музеи — в Русский или в Эрмитаж —
с отцом, бродил по царскосельским паркам
(а Чистяков ведь жил когда-то в Царском!)…
Отец, держащий кисть иль карандаш,
порой проронит фразу. По крупице
заряд годами продолжал копиться.
Заветы. Заповеди. Мудрость. Весть.
Евангелие живописца.
Здесь
я попытаюсь мысли мудреца
(не буду отрицать, что метод — спорный)
реконструировать со слов отца,
а кое-что по той тетради черной.
В них веет дух высокий и просторный,
как в проповеди некогда нагорной.
И ничего для красного словца.
Вот что могу я вспомнить и прочесть.
Есть Леонардо, Александр Иванов
и несколько таких же великанов:
творцы и вседержители. А есть
тьмы-тьмущие дельцов и шарлатанов,
любимцев публики. Глаз не отвесть
(какой-нибудь, к примеру, Семирадский) —
блеск и эффект! а свет какой! а краски!
Картина, как красотка, дарит ласки
любому встречному!.. Аукцион!..
Кто больше, господа?.. Всё на продажу!
Всё напоказ!.. Но как же ты покажешь
виденье, непостижное уму?..
Ты должен с юности решить, кому
ты служишь: бирже или Эрмитажу?..
Художник — химик. Шагу не ступи
без химии: без масел, красок, лаков.
Без техники немыслимы стихи
и музыка… Художник—как Иаков,
с Искусством борющийся, а оно —
как Бог: сурово, гневно и темно…
И все-таки оно же дарит свет…
Сюжет? Конечно, важен и сюжет.
Но далеко ли на одном сюжете
уедешь?.. Мысль, идея — только сети,
в которые улавливают суть.
Но суть умеет ловко ускользнуть
и вообще не каждому дается.
Суть не рассказывается — поется,
так Чистяков учил…
Так он сказал…
Так он твердил… Так повторял… Так верил…
Таким художников аршином мерил…
Так угадал… Предугадал… Так знал…
Я слышал все это и с давних лет
ловлю себя на мысли (ну и бред!),
как будто Чистяков учил Сезанна
и Водкина. Отец мой — сезаннист
и водкинец. Но, как ни назовись,
он — чистяковец: в том, как неустанно
он строил мир; как он одолевал
грозящий миру хаос; создавал
алмазы из угля и чернозема;
как прозревал незримый идеал
сквозь матерьяльность формы и объема.
Устав от суеты и пустяков,
он в Эрмитаж уйдет и скажет маме:
— Пойду поговорить со стариками! —
Я знал: один из этих «стариков» —
профессор живописи Чистяков.
О, скольких, скольких на своем веку
он научил! О, скольким старику
отец обязан! Да и я отчасти…
Задумчивей становишься, зрелей —
уроки умерших учителей
все ярче вспоминаются, все чаще.
