Зуб луны из десен туч едва прорезан.
Струи речки —
это струны! —
в три бандуры.
В этом городе прогоном мы,
проездом.
Прорезиненные внуки трубадуров.
Днями —
город, птичьим хором знаменитый.
Вечерами —
вечеваньем, скобарями.
Помнишь полночь?
Был я — хорозаменитель.
Пел и пел, как мы вплывали с кораблями,
как скорбели на моем горбу батоги,
а купецкие амбарины горели.
Этот город коротал мой дед Баторий.
Этот город городил мой дед Корнелий.
Третий дед мой был застенчивый, как мальчик,
по шеям стучал пропоиц костылями.
Иудей был дед.
И, видимо, корчмарщик.
А четвертый дед тевтонец был,
эстляндец.
И скакали все мои четыре деда.
Заклинали, чтоб друг друга — на закланье!
И с клинками —
на воинственное дело —
их скликали —
кол о кол
колоколами!
Как сейчас, гляжу:
под здравственные тосты
развевается топор, звучит веревка.
Слушай, лада,
я — нелепое потомство.
Четвертованный?
Или учетверенный?
Я на все четыре стороны шагаю?
В четырех углах стою одновременно?
До сей поры
пробираюсь к Шаруканю
на четверке коней —
попеременно?..
Этот город?
Этот город — разбежаться —
перепрыгнуть,
налегке,
не пригибаясь,
этот город
на одно рукопожатье,
на одно прикосновение губами.
На один вокзал.
А что за временами!
То ли деды, то ль не деды —
что запомнишь?
Этот город —
на одно воспоминанье,
на одно — спасибо — городу за полночь.
