Топор был за дверью у господа бога.
(А бог тогда с Петром ходил
И чудеса везде творил.)
Беды-кары строгой
Кайсак не предвидел,
Топор он похитил
У господа бога
И решил в дуброве
Дровец заготовить;
Наметил дерево — и тюк!
Как вырвется топор из рук —
И страх и горе: косовица
Тут началася, и валиться
Деревья разные пошли,
Дубы столетние легли,
Как травы под косой; а пламя
И дым закрыли облаками
Святое солнце от земли —
И стала тьма, и от Урала
И до Тингиза, до Арала
Кипела в берегах вода.
Пылают села, города,
Рыдают люди, звери воют,
Спешит укрыться все живое
В снега сибирские. Семь лет
Косьба господня бушевала,
Пожарище не угасало
И мерк от дыма божий свет.
В воскресный день восьмого лета
Над степью в дольней дали этой
Святое солнышко взошло,
Все в белом, как дитя, одето.
Где город был или село —
Теперь их и в помине нету,
И пепел ветром разнесло,
Пустыня, как цыган, чернела;
Но, колыхаясь, зеленело
В пустыне дерево одно.
И краснеет средь пустыни
На обожженной красной глине
Колючий всяческий сорняк,
Да кое-где ковыль с осокой
Чернеют в рытвине глубокой,
Да дикий изредка кайсак
Проедет в- гору на убогом,
Измученном верблюде тут.
И сразу чудеса пойдут:
Заговорит пустыня с богом,
Верблюд заплачет, а кайсак
Нахмурится и грустно взглянет
На степь и на Кара-бутак.
Сингич-агач кайсак помянет,
Тихонько спустится с горы
И сгинет в глиняной пустыне…
Лишь одинокое в долине,
В степи, при дороге,
Дерево стоит большое,
Позабыто богом,
И топором не тронуто
И божьим пожаром,
И шепчется с долиною
О времени старом.
И кайсаки почитают
Дерево святое,
Любоваться приезжают
Зеленой листвою
И молятся под деревом,
Его умоляя,
Чтобы поросли пустило
В их убогом крае.
