Меж скалами, подобно вору,
Во мраке над Днестром идет
Казак. Во тьму бегущих вод
Он смотрит неподвижным взором,
Как бы во вражеские очи,
Как будто он промолвить хочет:
«Мутный Днестр, вода седая,
Вынеси на волю!
Или смерть найди, река, мне,
Коль такая доля!»
И, одежду сняв на камне,
Он в воду бросился, плывет,
И синяя волна ревет,
И, ревя, на дальний берег
Казака бросает.
И бедняк, босой и голый,
Воду отряхает —
И на воле… И от бога
Больше не желает
Ничего… Постой, быть может,
В чужедальнем поле
Счастья ты себе попросишь,
Ты попросишь доли…
И пошел он рощей темной
И поет на воле:
«Ой, за горой да за кручей,
За телегой скрипучей,
Шла смуглянка, горько плача
Над бедой неминучей».
Как вам угодно: хоть ругайте,
Хоть не ругайте, не читайте, —
Мне все равно. Я не прошу —
Сам для себя я напишу,
Свинцовый карандаш потрачу,
Бог даст, быть может, и заплачу.
И хорошо…
Продолжим вновь!
Семья и мать вдали остались,
Жену оставил — жалость, жалость!
Вдоль бессарабских берегов
Идет казак. Доводит горе
До моря. Скажем мы, не споря:
Уж только б плеть в руках была,
А мужика ведь, как вола,
В ярмо загнать совсем не трудно.
Не правда ли, что так?
Еще в младенчестве с сумою
Скитался с матерью казак,
Да так и вырос сиротою,
Все в людях. Сказано — батрак.
Семью завел он кое-как:
Красивую, да без достатка
Взял сироту… А господин
(Несчастье, счастье бог один
Присудит, говорится гладко)
Приметил — разгорелись очи,
И ну — гостинцы посылать.
Она гостинцы брать не хочет,
Не хочет пана приласкать.
Ну что же? Муж пойдет к ответу!
И скоро он невзвидит свету…
С женой же можно совладать.
Чуть-чуть не совершилось так.
Вконец извелся мой казак,
И все на барщине проклятой,
А был хозяин…
И — господи! — как он любил,
Как нянчился с женою,
Ее, как дитятко какое,
В мониста нарядил!
Да и выбился из силы,
Хоть продавай хату
Да иди батрачить! Вот как
Пан его, проклятый,
Допек знатно. Жена только
Будто и не знает
И в монистах щеголяет,
По саду гуляет
Королевой… «Что тут делать? —
Бедняк размышляет. —
Их оставить — да на волю?
Кто их пропитает,
Защитит? Одна — старуха,
Ей и встать нет мочи,
А другая — молодая,
Гуляет, хохочет!
Как тут быть? Как поступлю я?
Горе мое, горе!»
И пошел, пошел с сумою
За синее море
Искать счастья. Думал жену
Захватить с собою, —
Мать-старуха дома будет
Воевать с бедою,
Хозяйничать!..
Да, вот так-то
На земле вершится!
Думал жить да поживать он,
Господу молиться,
А пришлось вот на чужбине
Слезами облиться —
Да и только. Тяжко, скучно
В чужедальном поле!
Всем запасся работяга,
Кроме счастья-доли —
Этого святого дара…
Душа истомилась.
Тяжко ему на чужбине
И ничто не мило.
Хоть бы раз окинуть глазом
Край родимый, милый,
И родимые могилы,
И степные дали,
Садик, где жена гуляет
Черноокой кралей.
И поплыл домой обратно,
Бросил даже волю:
Вновь — бродяга… О, мой боже,
Каково-то поле,
Свое поле! Каково ты —
Широко, широко,
Словно воля!..
Добрался до дому в ночи.
А мать стонала на печи,
А в горнице жена дремала.
(Пан болен был.) Жена тут встала,
Пиявкою в него впилась
И зарыдала, залилась
Неудержимыми слезами.
И так бывает между нами,
Что в сердце нож готов вонзить,
А сам целует!.. Ожила
Моя бедняжка-молодица!
Не чудом ли смогла явиться
В их дом роскошная еда!
Сама ж склонилась головой
К нему на грудь… И напоила,
Вкусно накормила,
И спать его, веселого,
В клети уложила!
Лежит, дремлет, горемыка,
Думает, гадает:
Каково в дороге будет?
Тихо засыпает.
А женушка молодая
К пану поспешила
Рассказать, что муж явился.
Тихонько и мило
Пришли, взяли горемыку,
Из дома угнали
Проходимца, прощелыгу…
И в солдаты сдали.
Не забыт и там судьбою:
Наградили чином.
И в село, оставив службу,
Вернулся с чужбины.
Мать похоронили люди
Миром на кладбище,
И пан умер… А жена-то…
Солдаткою… Рыщет
Всюду… Служит у евреев,
У панов… босая…
Нашел ее, глянул старый, —
Ишь беда какая!
Искалеченные руки
Поднял к небу, тяжко
Зарыдал — совсем ребенок —
И простил бедняжку!
Так прощать учитесь, люди,
Сердцем умиляться,
Как простак мой!..
Где ж нам, грешным,
Доброго набраться?
