Бывало, в школе я когда-то,
Лишь зазевается дьячок,
Стяну тихонько пятачок.
Ходил я весь тогда в заплатах,
Таким был бедным — и куплю
Листок бумаги. И скреплю
Я ниткой книжечку. Крестами
И тонкой рамкою с цветами
Кругом страницы обведу,
Перепишу Сковороду
Или «Три царие со дары».
И от дороги в стороне,
Чтоб обо мне кто не судачил,
Пою себе и плачу.
И довелося снова мне
Под старость с виршами таиться,
Опять исписывать страницы,
И петь, и плакать в тишине.
И тяжко плакать. Я не знаю,
За что меня господь карает?
Учеником я в муках рос,
Учеником седеть пришлось,
Учеником и закопают.
Все это из-за пятачка,
Украденного у дьячка.
Вот так господь меня карает.
Слушай же, мой голубь сизый,
Орел мой, казак мой!
Как страдаю я в неволе,
Как томлюсь на свете.
Слушай, брат, и накажи ты
Своим малым детям.
Накажи, чтоб с малолетства
Стихов не писали.
Если же кому придется, —
Чтоб люди не знали,
Пусть себе он в уголочке
И плачет и пишет,
Чтоб и бог его не видел,
Чтоб и ты не слышал,
Чтоб ему не привелося
Маяться, страдая,
Как страдаю я в неволе
Без конца, без края.
А в день воскресный я за валами,
Как вор, прокрадываюсь в поле.
Талами выйду я вдоль Урала
В простор широкий, как на волю.
И разбитое, больное
Сердце встрепенется,
Словно рыбка над водою,
Тихо усмехнется.
И полетит голубкою
Над чужим раздольем,
И я словно оживаю
На поле, на воле.
И на гору высокую
Взойти тороплюся,
Вспоминаю Украину
И вспомнить боюся.
И там степи, и тут степи,
Да тут не такие —
Все рыжие, багряные,
А там голубые,
Зеленые, расшитые
Нивами, полями,
Высокими курганами,
Темными лугами.
А тут — талы, песок, репей…
Хоть где б нибудь курган-могила
О давнем прошлом говорила.
Здесь будто не было людей.
С начала мира и поныне
Таилась от людей пустыня,
Но все же добрались мы к ней.
Остроги возвели повсюду,
А значит, и могилы будут,
Теперь дела пойдут быстрей!
О, край родной мой! Моя судьбина!
Когда я вырвусь на Украину?
Иль, может, о боже,
Тут я и сгину!
И почернеет красное поле…
«Айда 5 казармы! Айда в неволю!» —
Как будто крикнет кто надо мною.
И вдруг очнусь я, и под горою
Крадуся вором я за валами
И возвращаюсь вновь вдоль Урала.
Вот так-то праздную в мученье
Я здесь святое воскресенье.
А понедельник?… Но покуда
Всю ночь в казарме душной будут
Тревожить думы. Разобьют
Надежду, сердце вместе с нею
И то, что вымолвить не смею…
И все на свете разметут.
Ночь остановят. И веками
Часы глухие потекут,
И я кровавыми слезами
Не раз подушку омочу.
Дни и года пересчитаю,
Кому добро я сотворил?
Кого я, где, когда любил?
Добра не делал, любви не знаю,
Как будто по лесу ходил!
Была когда-то воля, сила,
Долгами силу задавило,
А воля пьяной напилась,
У Николая очутилась…
И напиваться зареклась.
Не поможет, милый боже,
Не дождешься. «Кайся, —
Так говорит пословица, —
Да не зарекайся».
Молю я бога, чтоб светало,
И, как свободы, солнца жду.
Сверчок замолкнет; зорю бьет.
Молю я бога, чтоб смеркалось, —
Ведь дурня старого ведут
Солдатским шагом поле мерить,
Чтоб знал он, как в свободу верить.
Чтоб знал, что дурня всюду бьют.
Пора минула молодая,
Минуло счастье, но святая
Надежда силу придает.
А горе вновь меня терзает,
Покоя сердцу не дает.
А может, все ж увижу волю?
Слезами горе перемою
Да из Днепра воды напьюсь,
К тебе, товарищ мой, вернусь.
И обниму тебя, родного,
И в нашей старой хате снова
Мы время проведем. Боюсь!
Боюсь о том промолвить слово!
Совершится ли все это,
Иль с небес высоких
Я взгляну на Украину,
На тебя, мой сокол?
А иногда так бывает,
Что слез вдруг не станет,
И просил бы я о смерти…
Так ты и Украина,
Днепр с крутыми берегами,
Надежда святая,
Господа просить о смерти
Мне не позволяют.
