…Проведите ж, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!
С. Есенин
Государь!
Не вели казнить,
вели – слово молвить.
Не видать тебе казны,
как в зиму молний.
Не видать, не видать уши Азии,
в переплясе беда перед «Разиным».
Пётр Третий, пусти
за милую душу…
Там ракитовый стих
по устам моим тужит.
Там малиновый толк –
колдуна и грача.
Ах, головка почём
на плечах Пугача?
Кто на шею его топором посягает?
По озёрной Руси моросит босяками.
Смотрят избы-калеки
возле барского сада,
как красно кукаречат
петушата усадеб.
Как у той перекладины,
что над плесенью лета,
страх помещицы-гадины
бьёт в берёзу скелета.
Его поймали,
ромашки в глазах цвели.
Его помяли
в рубашках казарм, с цепи
спустили –
и прямо в лицо ковшом!
Антихрист!
Падаль! Как шёл?
Глаза смолили
И, спешно кашляя в ил куска,
плели молитву –
о, где же красные твои уста?
Губам не ведать
ни ягод лета,
ни листьев лесть –
нагайку ветра
швыряет в клетку
продрогший лес.
Россия! Русь моя!
Я – император,
хоть сам вот из
глухих, пернатых,
подбитых матом
и горем изб.
Я – царь невенчанный
спин недоверчивых
и губ разбитых.
Корона вечера
под лунной свеченькой
вдовой разбита.
В тот день цвели кувшинки, лето,
осунувшись, просило свадьбы,
но кукишем легла карета
у белобрысых глаз усадьбы.
И вот дожди заакулинились,
аукая в лесу по-бабьему.
И чьи-то очи опрокинулись
под прелыми губами барина…
И только вот потеха кончилась,
и, пане, рухнул, затомившись,
дом, как ребёнок, болью скорченный,
недетской мукой задымился.
Забыв про козни и проказы,
забыв, где хор, где музыкант,
он умирал, язык показывая
своим солёным мужикам!
