I
Лет тридцати испил сполна я
Всю чашу горя и позора,
Хотя себя не принимаю
Ни за святого, ни за вора.
В Тибо же д’Оссиньи, который
Меня обрек на долю ту,
В тюрьму упрятав из-за вздора,
Я сан епископский не чту.
II
Я не вассал его, не связан
С ним нерушимостью обета
И заодно ему обязан —
За хлеб и воду, чем все лето
В темнице, солнцем не прогретой,
Мне стража умерщвляла плоть.
Пускай ему воздаст за это
С такой же щедростью Господь!
III
А коль возникнет подозренье,
Что я по злобе клеветой
Его порочу поведенье,
Ответ я дам весьма простой:
«Он впрямь был милосерд со мной?
Ну, что ж! Тогда бы я хотел,
Чтоб он и телом и душой
Сполна изведал мой удел».
IV
Со мною был он столь жесток,
Что рассказать о том нет силы,
И пусть с ним точно так же Бог
Поступит здесь и за могилой.
Но Церковь нас не зря учила
Прощать врагам, и потому
Прошу я Небо, чтоб отметило
Оно само за все ему.
V
А я, в Тибо врага любя,
О нем молиться буду рад,
Хоть и не вслух, а про себя,
Как еретик богемский брат.
Читать псалмы на кой мне ляд?
Во Фландрии — в Дуэ и Лилле
Молчком на память их твердят.
Меня к тому же пристрастили.
VI
Бесхитростным своим моленьем
Едва ль я угожу вельможе,
Но и хвалебным песнопеньем
Он не был бы доволен все же:
В сафьяне или в грубой коже —
Какой Псалтырь мы ни возьмем,
А стих восьмой одно и то же
В псалме вещает сто восьмом.
VII
Нет, за себя — не за него
Молитву возношу Творцу я
Души и тела моего,
Господней милости взыскуя.
Восславить от души хочу я,
Спасен от уз и от бесчестья,
Христа и Деву Пресвятую
С Людовиком Французским вместе.
VIII
Дай Бог, чтоб стал счастливей он
Иакова и Соломона,
Хотя и так уж наделен
Умом, отвагой и короной.
Но раз в земное сходит лоно
Всяк, кто б сей мир ни посетил,
Пусть дольше он, блюститель трона,
Живет, чем встарь Мафусаил.
IX
Пусть будут рождены владыке
Двенадцать сыновей женой,
Могучих, словно Карл Великий,
И смелых, как Марцьял святой;
Пусть в них он вкупе со страной
Оплот надежный обретет
И, завершив свой путь земной,
В ворота райские войдет.
x
Но поелику ослабел
И тощ, как мой кошель, я стал,
Хоть разум сохранить сумел —
То малое, что Бог мне дал, —
Распорядиться возмечтал
Я пред концом существованья
Тем, чем при жизни обладал,
И составляю завещанье.
XI
В году шестьдесят первом я
Прощен был в Мене королем,
Чьим попеченьем жизнь моя
В застенке спасена сыром.
Я верен быть ему во всем
Торжественно даю обет:
Пока идешь земным путем,
Добро позабывать не след.
XII
Познал я бедность, горе, стыд,
Бездомным псом не раз бродил,
От унижений и обид
Утрачивал остаток сил,
Но жизнь полнее изучил,
Усвоил глубже, кто и что есть,
Чем Аристотеля раскрыл
Нам в комментарьях Аверроэс.
XIII
Утешил наш Спаситель встарь
Тех, с кем в Еммаус шел Он вместе,
Вот так и мне Небесный Царь
Внушал, что крест свой должен несть я
И следовать дорогой чести,
Но, развращен и непослушен,
Я предпочел коснеть в нечестье,
Как все упрямцы, слабодушен.
XIV
Да, грешен я и каюсь в том,
Но смерть не шлет за мной Творец,
Дабы я праведным путем
Пошел по жизни наконец.
Господь — небесный наш Отец,
И, призря на мои мученья,
Мне, худшей из Его овец,
Дарует все же Он прощенье.
XV
«Роман о Розе» — славный труд,
Там в самом сказано начале,
Чтоб мы, творя над ближним суд,
Ошибки юных извиняли,
За слабость старым не пеняли,
А мне вот снисхожденья нет,
И я, кого враги так гнали,
Достиг лишь чудом зрелых лет.
XVI
Поверь я, что, сойдя в могилу,
Тем облегчу удел живых,
Ничто бы мне не воспретило
Прервать теченье дней своих,
Но ни юнцов, ни пожилых
Не тронет грешника кончина:
Чтоб горы сдвинуть с места их,
Нужна весомее причина.
XVII
Встарь к Александру был в цепях
Доставлен некий Диомед,
Который на морских путях
Разбойничал немало лет.
Теперь пришлось ему ответ
Держать перед судом царевым,
Предвидя, что пощады нет
И будет приговор суровым.
XVIII
Рек Александр в сердцах ему:
«Злодей, как смел ты воровать?»
Пират же молвил: «Не пойму,
За что меня злодеем звать?
За то, что в море баловать
Дерзнул я с малой кучкой татей?
Имей, как ты, я флот и рать,
Сумел бы трон, как ты, занять я.
XIX
Но что поделаешь? Судьбою —
Кто в силах победить ее? —
Был обречен я на иное,
Дурное, грешное житье.
Прости мне воровство мое,
Затем что верно говорится:
«Не может честно жить голье
Голодному смешно чиниться».
XX
Царь, вняв ему, сказал: «Пират,
Твоей судьбой займусь я сам.
Отныне будешь ты богат».
Так, в назиданье всем ворам,
Тать зажил честно и сынам
Достойное оставил имя,
Как рассказал Валерий нам,
Что был Великим прозван в Риме.
XXI
Когда бы с Александром Бог
Свел и меня, чтоб в полной мере
Вкусить я каплю счастья мог,
Жил по-другому бы теперь я,
И с правильной дороги — верю —
Не довелось бы мне сойти:
Из лесу голод гонит зверя,
Сбивает нас нужда с пути.
XXII
Как я о юности жалею
В печальной старости своей,
Хоть пожил многих веселее!
Как незаметно были с ней
Разлучены мы бегом дней!
Она, умчась резвей коня
И птицы в небесах быстрей,
Ни с чем оставила меня.
XXIII
Она ушла, и жизнь влачу я
Гол как сокол и нищ умом,
Кончины горестно взыскуя
С пустой душой и кошельком.
Ни в близких, ни в друзьях — ни в ком
Нет больше для меня опоры:
Как только станешь бедняком,
Все о тебе забудут скоро.
XXIV
Но, право, слишком много я
Не тратил на постель и стол,
Все, что ссудили мне друзья,
Я, как мой жребий ни тяжел,
Сполна вернуть им долгом счел
И не нуждаюсь в оправданье:
Я никого в расход не ввел,
А нет греха — нет покаянья.
XXV
Да, я любил — молва не лжет,
Влюбляться был бы рад и впредь,
Но сердце мрачно, а живот,
Увы, не полон и на треть.
Тому ж, кто может умереть
От бесконечного пощенья,
На женщин незачем смотреть:
Пустое брюхо глухо к пенью.
XXVI
Когда б я, будучи юнцом,
Так не беспутствовал, о Боже,
Давно бы у меня был дом,
А в доме пуховое ложе.
Но, разум леностью стреножа,
Пренебрегал ученьем я
И вот скорблю, свой путь итожа,
И рвется с горя грудь моя.
XXVII
Я жил, как завещал мудрец:
«Пока ты юн, ликуй душой»,
Забыв, однако, что конец
Цитаты, приводимой мной,
Имеет смысл совсем иной,
С началом мало сообразный:
«Что знаешь в юности шальной?
Лишь сумасбродства да соблазны».
XXVIII
Бежит скорее, чем челнок,
Влачащий нить через основу,
На жизнь отпущенный мне срок,
Как в книге сказано Иова.
И вот уж ткань почти готова,
И замедляет стан свой ход.
Впредь не придется ткать мне снова:
Смерть всем и вся предел кладет.
XXIX
Где щеголи, с кем я кутил
В расцвете юных дней своих,
Кто пел, плясал, шумел, шутил,
Скор на язык, на дело лих?
Уже взяла могила их
И охладелый прах забыт.
Мир опочившим, а живых
Благой Творец да сохранит!
XXX
Из тех, кто здравствует, одни
В вельможи выбились большие;
Живут, влача в печали дни,
Лишь подаянием другие;
У третьих рясы щегольские
От слишком любопытных глаз
Скрывают животы тугие.
Свой путь у каждого из нас.
XXXI
У богатеев есть все блага —
Им многое Творцом дано.
Вот жизнь их и спокойна, благо
Таким на жизнь роптать грешно.
Но к беднякам, как я, должно
Быть сострадание у Бога:
С тех, брюхо чье всегда полно,
Пусть Он и спрашивает строго.
XXXII
У них, что хочешь, то и жри,
Пей, сколь вместишь в себя вина.
Подливы, пироги, угри,
Пулярки, яйца, ветчина —
Чуть перемена подана,
Уже с другой спешит прислуга.
Нам, нищим, челядь не нужна:
Мы сами потчуем друг друга.
XXXIII
Но зря задерживаюсь я
На рассуждениях пустых.
Я не законник, не судья,
И мне ль считать грехи других,
Когда я сам грешнее их?
О Господи, не ставь, прошу,
В вину мне праздность слов моих:
Как выйдет, так я и пишу.
XXXIV
Попам оставим сей предмет —
Есть в жизни вещи поважнее,
Хоть в них приятного и нет:
Ведь речь веду о нищете я.
Она всех прочих бед страшнее
В нас ею гнев такой вливаем,
Что, выход дать ему не смея,
Мы ввек его не избываем.
XXXV
Я, как отец и дед покойный,
Ораса получивший имя,
Так и не смог зажить пристойно.
Людьми мы были небольшими,
И над могилами простыми
Моих родных, забытых ныне, —
Да смилуется Бог над ними! —
Гербов дворянских нет в помине.
XXXVI
На нищету пеняю я,
А сердце шепчет мне в укор:
«Глупец, о чем печаль твоя?
Что ты считаешь за позор?
Да, ты беднее, чем Жак К¦р,
Но лучше уж в рядне ходить,
Чем знать, что, хоть ты и синьор,
Тебе. как всем, по смерти гнить».
XXXVII
Синьор?… И что теперь с того,
Коль он от всех навек сокрыт?
Прошел, и больше нет его,
Как песнопевец рек Давид.
Но грешник, что во мне сидит,
О том не вправе рассуждать.
Лишь богословам надлежит
В дела подобные вникать.
XXXVIII
Рожден я не от серафима
В венце из звезд, слепящем взоры.
Мертв мой родитель досточтимый,
И прах его истлеет скоро.
А мать уже настолько хвора,
Что не протянет даже год,
Да я и сам, ее опора,
С сей жизнью распрощусь вот-вот.
XXXIX
Я знаю: нищих и богатых,
Сановников и мужиков,
Скупцов и мотов тороватых,
Прелатов и еретиков,
Философов и дураков,
Дам знатных, чей красив наряд,
И жалких шлюх из кабаков —
Смерть скашивает всех подряд.
XL
Умрет Парис, умрет Елена,
Умрет любой, стеня от мук.
Проступит смертный пот мгновенно,
Дыханье перехватит вдруг,
Желчь горлом хлынет — и каюк,
И помощи искать не стоит:
Ни сын, ни дочь, ни брат, ни друг
Никто от смерти не прикроет.
XLI
Смерть шею вспучит и живот,
Тугие мышцы растворожит,
Растянет жилы и сотрет
Все краски, кроме белой, с кожи.
А женский лик, такой пригожий,
И тело свежее, как май, —
Неужто с ними будет то же?
Да. Входа нет до смерти в рай.
