Так вот оно — отсутствие враждебно:
Ведь каждая старинная минута
Любви — на шее камень, или держит
На якоре в порту язык мой и
Соскальзывает с набережной булыжной,
Ну да, её хвалы — неполноценны,
Её желанье мачты и фонтана
Уходит в рукотворность океана,
Ветвистый ствол похвал минует волнолом,
И ввысь из-за колонн глядится дохлый дом…
Тот миг — он загнан в угол — миг желанья.
Сорняк он и никчёмное дыхание,
Отрепья, опий, лживый шаг вороний,
Зарифленные паруса, прибой
Без всякого прилива, вроде той
Злой девственности, взятой напрокат
У предков, миг тот, слабый, как ребёнок,
Прилепленый магнитными ветрами
К слепой мамаше в городе беззубом
Дом хлеба и, быть может, молока…
Она глядит с невинностью крапивы
И с шелковистой той гордыней горлиц
В скалах, которым раковины девства
Как будто досаждали… Как в пещерке
Меж устриц — жемчуг, абрисы сирен
Сверкают в стянутых как бочки гротах,
Портреты всех ундин глядят со стен,
Дриада — дуб, заполненный стыдом,
И ложе, будто море под китом,
И бычий танец, золотой куст львов…
Гордыня девственности, обретённой вновь?
Желанья меньше, чем в зерне песка!
Старинные минуты, их тоска…?
Вот в чём противоречия её:
Зверь топает как поп, и пять убийц
Есть каждая рука, а строй колонн,
На коих тлеет пламя, устремлён
Скульптуркой льда к толпе горящих птиц.
И всё-таки желание холмом —
Приветствие, но в каменных шагах
Её, в её в молчании хромом
Таится тень её удара в пах!
И я с ослиной челюстью иду
Пустыней мимо мёртвых городов,
Бью воздух палкой бесполезных слов,
Громлю восход и в клочья рву закат,
Штурмую это сердце на ходу,
Пусть вены безголовые спешат,
Я ракушку пустой души вскрываю
И векам застегнуться позволяю.
Гром разрушенья вместе с криком птиц!
Перед той челюстью всё ляжет ниц,
Убийство — набежавшая волна —
Я вытянусь, чтобы смогла она
Смыть след разгрома… Вот меж волн плывёт
Распятьем комната ошибок, вот
Всё море — в стог! Тень от столба воды,
Вот пирамида надо мной, горды
На изумрудном полотне узоры,
И ветры остры. Голова моя
Лежит, лишённая легенд, в крови.
Самсон, и тот уж не спасёт мой час,
В перчатках солнце — анатом любви —
Насаживает сердце на алмаз…
Её язык не уследил за лоном,
Ребёнок снова станет эмбрионом,
Так губы обнажённые кричали,
Канаты скручены , тень — капюшоном.
Тут якоря, тут долго пеленали
Меня, как мумию… «Где ж ящерка, чей яд
Выстреливает, чтоб загнать назад
На то столбнячное пустое ложе
За белую завесу смерть стихов? —
Бубнили маски, — видишь мертвецов?
Да, секса бесконечное кольцо
И душу завертело, и лицо».
Глаза прозрели. И ветра видений
Раздули дым. Бескожная рука —
Как дерево в клублении дымка,
Горящий Феникс обернулся стаей:
Щёлк выдранного зуба — барабан,
И хвост какой-то взвился, заметая
Следы птиц, улетавших в никуда,
А призрак провожал их, расцветая
Желаньем, жаждой нежного прощенья,
Ведь ужас отлетел и вместе с тенью!
Мой брат снял кожу. В облачной груди
Лежат леса спокойны и безмолвны,
От гордости любовь освободи!
И вот любовь идёт без ран и молний.
Утих и ветер (а давно ль стволы
Как волосы горгон, вздымал он дыбом?).
Там где был снег когда-то, острым льдом
Любовь сосёт и лижет бледный воздух,
Предвидя проявленья новых ссор,
В её глазах гордыни новой вздор,
Но этот стих — присутствие целебно!
