…А сколько бед тому назад
В неё, кто для меня цветение мира,
В мать вечную, как щедрая земля,
Струя хлестнула из того шипа,
Что принял ненадолго вид серпа
(Так ветер адский хлещет гладь морскую!).
И ввысь пробившись, этот стебель странно
Расцвёл как роза, как шиповник нежный —
Под парусом скользнула Афродита,
Взорвавшись солнечным протуберанцем!
Там посох Аарона расцветал
Моей бедой.
Курок взведён, прострелен лист
Бутоном из свинца.
И этот, прежде свёрнутый в личинку
На посохе, — не он ли засверкал
Той розой, брошенной, чтоб отменить чуму?
Он — как труба, рожок или шафар,
Не тот ли головастик
Лягушкой стал?
А та, лежащая одной главой
«Книги Исхода», — та, цветок лилейный
И яростно мужской, печатью на кольце…
Она тянула и тянула нити
Наследственности, веры и прощения,
Трубящих звук священного сонета,
Сквозь дни,
Сквозь мир и плодный, и бесплодный
За розою ветров.
Но кто она? Людское море цвета крови
Вдруг наползает, выгоняя от неё
Отца из лагеря царей — долой.
Да, неминуемы наследственные клетки
В щенках! Протяжный голос вод
Готовую им форму придаёт.
Вот какова она: могильный строгий камень —
Кулак рамером в целую деревню,
Любовью сжатый встанет перед тьмой.
А ночь близка. Азотные монады,
Кислотные подобия времён
Хватаются за мать,
Я говорю ей: до того как бросит
Её в огонь тот солнечный петух,
Пускай она вдохнёт квозь плоть и семя так,
Чтоб притянуть к себе своих же мёртвых
Цыганскими серьёзными глазами.
Они ладонь её прощально перекрестят
И медленно сомкнут её кулак.
